«Мама могла меня назвать жирной шлюхой». Как и почему родители буллят своих детей

В конце августа стриминговый сервис Netflix выпустил документальный фильм «Unknown Number: The High School Catfish» («Неизвестный номер: Школьный фейк»), главными героями которого стали подростки из Мичигана Лорин и Оуэн, которые столкнулись с онлайн-травлей. Она началась вскоре после того, как школьники стали встречаться: неизвестный отправлял им текстовые сообщения, в которых были угрозы, оскорбления в адрес девушки и комментарии сексуализированного характера в отношении ее возлюбленного.

Этот буллинг с небольшими перерывами продолжался больше года — лишь после обращения в полицию при поддержке семей и школьной администрации удалось установить, кто был отправителем сообщений. Абьюзером оказалась мать Лорин Кендра, которую в 2023 году приговорили к 19 месяцам тюрьмы. Почему женщина пошла на такой шаг, ни следователи, ни журналисты так и не смогли выяснить: одни уверены, что буллинг стал для нее развлечением из-за отсутствия работы и обилия свободного времени, другие же предположили, что она втайне была влюблена в бойфренда своей дочери. 

Сама же Кендра в документальном фильме призналась, что прибегла к травле дочери из страха отпустить ее. «Мне стало страшно, когда дочь вошла в подростковый возраст. Я боялась позволить ей стать взрослой, хотела защитить ее и обеспечить ей безопасность», — призналась Кендра. По ее мнению, мир вокруг — особенно взрослый — мог быть опасен для ее дочери, а Оуэн, в которого та была влюблена, попросту мог изнасиловать ее, и поэтому буллинг, как ей казалось, поможет удержать испуганную опасностями и рисками дочь ближе к себе.

Родительский буллинг — это систематическое и повторяющееся насильственное поведение одного из родителей по отношению к ребенку. Проявляться оно может по-разному: это не только словесные оскорбления, как в случае с Лорин и ее матерью Кендрой, но и причинение психологического вреда (например, через манипуляции), а также физическое насилие. Исследователи отмечают, что, хотя родительский буллинг еще нуждается в более подробном изучении, его жертвы всегда сталкиваются с последствиями, как правило, проблемами с ментальным здоровьем — депрессией, заниженной самооценкой и т.д.

Исследовательница абьюзивных отношений и работы мозга Дженнифер Фрейзер отмечает: его причины могут быть в повторении взрослыми того стиля воспитания, которое в детстве применяли к ним самим. «Если родители подвергались издевательствам со стороны своих родителей, членов семьи, тренеров, учителей или даже сверстников, то они вполне могут перенести этот вредный способ поведения на своих детей, — говорит она. — Мозг формируется и моделируется опытом, особенно повторяющимся и особенно в период становления личности в детстве или подростковом возрасте».

Более того, Фрейзер обращает внимание, что, как только мозг оказывается сформирован под влиянием издевательств, человек, скорее всего, поверит в ложную идею, что они сделали его тем, кто он есть. «Родители-булли верят, что из-за издевательств они стали успешными, выносливыми и получили навыки выживания, — заключает исследовательница. — Логично, что это попытка компенсировать полученный в детстве вред, чтобы казалось, что пережитый опыт сделал их сильнее или был нужен для их же блага».

О том, каким бывает буллинг со стороны родителей в реальности, «Афиша Daily» выяснила у жертв такой формы абьюза. 

«Буллинг начался у меня еще в детстве — сначала от окружения в школе, а лет в 12–13 к нему подключилась мама. Она часто была очень груба: могла сказать, что я жирная, корова, слишком толстая для этой одежды. В ссорах она иногда могла дойти до оскорблений вроде „жирная шлюха“. 

Все это происходило по поводу и без. Например, если я надевала что-то облегающее, ей достаточно было просто посмотреть на меня. Про еду она говорила, что я ем слишком большие порции или много сладостей. Обычные оскорбления сыпались на меня при любых бытовых скандалах: если я грубо общалась, плохо успевала в школе, занималась чем-то „маргинальным“ вроде распития алкоголя с сомнительной компанией — в общем, за все то, чем грешит почти каждый подросток.

От слов мамы мне было очень обидно и казалось, что я недостаточно хороша. Слышать такие вещи в свой адрес от близкого человека казалось предательством. На почве буллинга со всех сторон у меня развилось расстройство пищевого поведения, от последствий которого я страдаю до сих пор. В моменте ссор я никак не пыталась справляться: злилась, обижалась. Причиняла себе вред и, чувствуя себя вновь и вновь недостаточно хорошей, даже пыталась совершить суицид.

Тогда я не пыталась поговорить о своих чувствах с мамой, потому что варилась в каше негативных эмоций и сама страдала. Просить помощи мне было не у кого: когда я в шутку рассказывала школьным друзьям про мамину „строгость“, мне никто не верил, что она умеет кричать и оскорблять. 

Принять и понять поведение мамы мне удалось с возрастом и попытками разобраться, почему все было именно так. Мне стало ясно: мама не знала, как иначе. 

Однажды, когда я приехала домой спустя полтора года, мы с ней крупно поссорились, но вместо обмена оскорблениями решили выговориться. К тому же мама увидела следы селфхарма. Выслушав меня, она плакала и извинялась — и я тоже: мама говорила, что не отдавала отчета своим действиям и не знала, как лучше. Она впервые открылась передо мной на сто процентов, и я посмотрела на нее не просто как на маму, а как на женщину со своей историей, страхами и опытом — и все встало на свои места.

Но я давно простила ее, потому что понимаю, что за грубостью стояла забота. У нас в семье все женщины крупные (100+ кг), и мама с детства видела, как они мучатся, — она боялась, что я повторю ту же историю, и пыталась защитить меня, просто делала это самым неправильным способом. 

Плюс я была первым ребенком, еще и незапланированным — у родителей не было опыта, они учились по ходу. Поэтому многое выглядело неправильно снаружи, хотя внутри стояло обычное желание сделать как лучше.

Маме реально стыдно, она до сих пор вспоминает и извиняется. Я вижу, что она изменилась: теперь она говорит мягко, старается поддерживать. У нас с ней сейчас очень теплые отношения, и, наверное, именно это и есть тот самый хеппи-энд, к которому приходишь, когда перестаешь искать виноватых.

Этот опыт сделал меня наблюдательной и более эмпатичной: я теперь лучше чувствую, где забота, а где просто проекция чужих страхов. Он помог мне вырасти и понять, что за резкими словами часто стоят чувства, а не намерение причинить боль. Я не держу на маму зла, потому что понимаю, что никто не рождается идеальным родителем. Мне помогло то, что я не стала застревать в роли пострадавшей и не пошла по пути вечных обид. Мы все совершаем ошибки, особенно когда любим и не умеем правильно выражать любовь». 

По словам семейного психолога, специалиста по детско-родительским отношениям и основательницы семейного центра «Иволга» Ольги Ивановой, буллинг со стороны родителя происходит в тот момент, когда он впадает в отчаяние и не знает, что делать с ребенком. При этом все происходит по нарастанию. «Чаще всего мы что делаем? Сначала повышаем голос, потом кричим, потом бьем, угрожаем, заставляем бояться, подсаживаем на чувство вины и стыда, — говорит Иванова. — Все это делается для того, чтобы, как мы думаем, обеспечить ребенку безопасность. Но на самом деле это происходит от незнания, что делать с собственными эмоциями и чувствами, как правильно реагировать на происходящее с ним». 

При этом родители часто объясняют свое поведение тем, что их ребенок якобы ведет себя как манипулятор, вынуждая проявлять к нему ту или иную форму агрессии, запугивания и не только. «Это не совсем так: с биологической точки зрения задача ребенка — добиваться максимума с минимальными затратами. Это обычный и естественный биологический механизм, который взрослые ошибочно воспринимают как манипуляцию и пытаются исправить, чего делать не нужно», — уточняет психолог. 

Психолог и преподаватель Московского института психоанализа Ирина Тева Кумар также считает, что причиной буллинга со стороны родителя становится незнание, что делать в той или иной ситуации. «Иногда родитель обесценивает, отвергает, контролирует или применяет силу не потому, что хочет разрушить ребенка, а потому что не умеет по-другому»,  — объясняет она. За таким поведением почти всегда стоит драма самого родителя: собственная непрожитая боль, беспомощность, страх потерять контроль, невозможность выдерживать близость, сильные эмоции ребенка. 

«Нередко сами родители — заложники собственных травм. Они не умеют иначе, потому что с ними когда-то обращались точно так же. Конечно, это их не оправдывает, но самим детям помогает понять механизм буллинга и, уже будучи взрослыми, отделить это от себя. Ответственность за травму несет тот, кто ее причинил. Но понимание причин помогает взрослому ребенку перестать воспринимать психологическое насилие как неписаную истину „со мной что-то не так“», — добавляет специалист.

«Я сталкивалась с буллингом от обоих родителей. Впервые „по-настоящему“ это случилось в 1–2-м классе школы, когда меня заподозрили в краже денег из домашней заначки. Меня побили ремнем, устроили допрос, заперли в комнате. Когда родители нашли у меня 200 рублей, которые мне дали на карманные расходы бабушка и дедушка, они лишь убедились, что я украла пропавшие деньги. Когда спустя несколько дней они обнаружили пропажу в каком-то другом месте у себя, никто передо мной не извинился. Об этом я вообще услышала из их разговора.

Примерно в том же возрасте у меня начались стычки с мамой, когда я ела меньше, чем мне клали в тарелку. В средней школе меня „заметил“ папа — и обратил внимание, что я „какая-то не такая“. Он просил классную руководительницу звонить ему, если я не приходила вовремя на уроки, и потом бил меня за опоздания. Руку он поднимал не только из-за них: поводом становились неправильно сделанная домашка, накрашенные ногти, позднее возвращение домой после второй смены в школе.

Самое жесткое было в мои тринадцать лет. Помню, как я перед майскими праздниками опоздала на пару минут в школу из-за того, что утром выгуливала собаку. Отец написал мне СМС, что дома меня ждут разборки и он меня сам заберет с занятий — несмотря на то что учеба закончится сильно раньше, чем его рабочий день. Я прождала его два часа, а, когда мы приехали домой, он начал лупить меня ремнем. Я пыталась рационально объяснить, что не виновата, что из-за собаки, которая долго не делала свои дела, опоздала в школу, но он меня не слушал. Как тринадцатилетний человек, я очень взбесилась, что меня не воспринимают всерьез, — я накричала, что ненавижу его, а он повалил на пол меня и начал бить ногами по попе. Потом он выбежал на улицу, и я слышала, как во дворе он звонил маме и жаловался, какая я плохая и что я ему сказала, разумеется, без контекста.

Я пыталась как-то абстрагироваться, типа этого всего не существует, но это не помогало. Порой я практиковала селфхарм: наносила себе повреждения, чтобы это было оправданием моим „проступкам“. Например, я знала, что отец может проверять звонками домой, пришла ли я вовремя с занятий в школе. Если я опаздывала, я знала, что он будет орать на меня или наказывать физически. Чтобы избежать этого, я, точно понимая, что он уже звонил домой и я не ответила, могла разбить себе на улице коленки в кровь и мясо, чтобы имитировать падение на улице, из-за которого я задержалась. 

Такой буллинг прекратился, когда я поступила в вуз в Москве и переехала, но в этот период началось финансовое насилие. Им занимался отец, на которого легла большая часть в обеспечении меня деньгами на жизнь. Он постоянно требовал от меня какого-то „исправления“, но какого, я сама не понимала. В итоге мне порой не хватало денег на еду — до тех пор, пока я не устроилась на подработку и позднее не стала обеспечивать себя сама.

Сейчас мне 32 года, но я до сих пор разгребаю последствия этого. У меня все еще есть страх ошибиться (из-за чего я иногда не делаю вообще ничего в ситуациях, когда чего-то не понимаю), не умею просить помощи, много драматизирую, додумывая плохое и жду подвоха от других. С папой мне до сих не удается нормально общаться. Как любой человек с опытом напряженного ожидания прихода домой родителя, я до сих пор слышу тихие звуки типа вибрации, когда на парковочное место около дома приезжает машина». 

Буллинг со стороны родителя оказывает тяжелое влияние на ребенка — на это указывает психолог Ольга Иванова, называя четыре примера его последствий:

«В моем случае буллинг был не совсем типичным, потому что он проявлялся в гиперопеке со стороны мамы. Она очень тревожный человек, и с моего раннего детства она проецировала эту тревогу на меня. Меня не отпускали гулять во дворе одну, потом — ходить так в школу. В моей жизни не было ни одной ночевки у подруг или тусовки с одноклассниками. В любое место меня отвозили, а потом забирали.

Количество звонков в день могло доходить до пятнадцати и больше. Если я вдруг не отвечала, мама звонила моим друзьям или учителям. У меня это вызывало чувство, что со мной что-то не так, что мне нельзя доверять и я чем-то отличаюсь от сверстников. 

Я была спокойным и тихим ребенком, и такое недоверие вместе с гиперконтролем сформировали во мне огромное количество скрытой злости, которую во взрослом возрасте мне пришлось прорабатывать с терапевтом. Злость проявлялась в том, что поведение мамы вызывало у меня обиду, которую я не могла высказать, и из-за этого молчания злилась на саму себя — это выражалось в эпизодах селфхарма. Моментами мне вообще казалось, что злость — единственное, что я могу испытывать. 

Я много раз пыталась установить границы. Первый раз — еще в двенадцать лет: я спорила, пыталась торговаться, просила старшего брата поговорить с мамой. Последнее заканчивалось тем, что они сами ругались, и это лишь добавляло мне чувство вины. Сама мама будто отказывалась меня слышать, на все отвечала: „Ну вот такая отвратительная у тебя мать“. 

В восемнадцать лет с этим стало проще: мы переехали в другую страну, я начала учиться в университете в другом городе — стала реже бывать дома и просто задерживалась там под разными предлогами как можно дольше.

Даже сейчас такая гиперопека не прекратилась на сто процентов. Хотя я уже съехала от мамы и живу в другом городе, она продолжает часто писать или звонить, игнорируя, что я могу быть занята или просто не в настроении общаться. Тем не менее переезд мне помог: он частично ограничил маму и дал мне понять, что я достаточно взрослый и самостоятельный человек, который может со всем справляться сам.

Хотя я очень люблю маму, опыт наших отношений привел к тому, что я не хочу с ней делиться всем, что происходит в моей жизни, и мне часто приходится скрывать какие-то вещи, потому что я знаю, что они могут ее потревожить. Я надеюсь, что в этом плане я стану со временем еще более независимой: каждый день я учусь выстраивать четкие границы. Кроме того, у меня у самой есть тревожное расстройство и я постоянно думаю о том, что могу тоже неосознанно травмировать своих детей этим, если они у меня будут. Хочется верить, что терапия и осознание этой проблемы помогут мне избежать маминых ошибок в будущем». 

«Когда ребенку плохо дома и его главные взрослые вместо поддержки оказывают давление или применяют эмоциональное или физическое насилие, у него есть только один вариант: не молчать и не терпеть», — обращает внимание детский психолог Александра Аныкина. По ее словам, в ситуации насилия ребенок может попробовать найти поддержку у других взрослых:  бабушек, дедушек, учителей, школьных психологов или родителей друга. «Даже если страшно и кажется, что никто не поможет, главное — не молчать», — подчеркивает психолог.

Следующий вариант — это обратиться в специальные службы, которые призваны защищать детей. В России это номер 8 (800) 200 01 22, это бесплатно и анонимно, там выслушают, поддержат, подскажут варианты. Если дома становится небезопасно, ребенку страшно и тревожно, нужно сразу уходить и пережидать такие периоды там, где спокойно и можно попросить помощи: в школе, библиотеке, общественных местах, у соседей.

«Если есть желание, можно вести дневник, чтобы описывать, что и когда происходит, свои эмоции. В дальнейшем это может помочь другим взрослым оказать помощь, а также ему самому вспомнить свои эмоции и проработать их, — подсказывает Аныкина. — И самое главное: по возможности очень важно донести до ребенка, что он никогда не виноват в том, что происходит. В насилии виноват всегда насильник. Если взрослый обижает ребенка, виноват взрослый. Часто дети молчат о насилии, потому что думают, что заслужили такое обращение. Здорово, когда это профилактически доносят до детей в саду, школе».

Буллинг со стороны родителя, как отмечает Ирина Тева Кумар, нарушает базовые психологические опоры:

• чувство безопасности,
• самоценность,
• способность доверять и устанавливать границы.

Первое, что необходимо сделать, — вернуть себе чувство безопасности. «Тогда, в детстве, вы были беззащитны и не могли противостоять власти взрослого, не могли уйти, были зависимы. Но сейчас можете. И каждый раз, когда вы выбираете не терпеть, не оправдываться, не доказывать, а действовать из понимания „со мной так нельзя“, вы возвращаете себе власть над своей жизнью», — объясняет специалист.

Второе — увидеть причинно-следственную связь, чтобы понять, как тот опыт сформировал ваши реакции во взрослом возрасте. В таком случае последствия буллинга могут выражаться в:

• проблемах с доверием,
• страхе отказывать,
• чувстве вины за то, что живете не так, как ожидают другие, и т.д.

Здесь, по словам психолога, важно понять, чего хотите именно вы, и попробовать осуществить это, даже если никогда этого не делали, дать себе выбор вести себя так, как считаете нужным вы сами. Последний же шаг — отделить прошлое от сегодняшней реальности. «Ваши нынешние отношения с партнером, друзьями, коллегами — это не калька из детства, — подчеркивает специалист. — Вы уже выросли и можете идти в коммуникацию из взрослого состояния, а не из страха. Психотерапия помогает развязать эти два времени и вернуть себе ощущение внутренней опоры».    

Наконец, дети, выросшие с родителем-булли, уже во взрослом возрасте часто могут задаваться вопросом, стоит ли восстанавливать отношения с близким, который когда-то причинил боль. По мнению психолога Ирины Тевы Кумар, однозначного ответа в такой ситуации нет, но возможны три разных сценария.

«Мы все живем на ощупь. И если родитель признает боль, сожалеет и готов к диалогу, то отношения можно трансформировать, — размышляет психолог. — Ну а если нет, допустимо поставить точку. Психологическая зрелость — не в прощении любой ценой, а в умении выбирать, не разрушая себя».