Feduk: «Синдром самозванца заставляет двигаться вперед». Большое интервью

— Был уверен, что альбом начнется с фразы твоей дочки «Let’s go, папа». И удивился, когда этого не случилось.

— Откуда это пошло: изначально фраза была в нашем треке с J.Rouh. Он мне говорит: «Запиши дочку, пусть скажет что-нибудь». А Нину тяжело заставить что-то делать специально, мы долго ей говорили: «Скажи „папа“», а она кривляется в ответ. В итоге получилось это «Let’s go, папа» — спасибо большое, вот ваши роялти.

— Она слушает твою музыку?

— Ей попадается что-то в Алисе, тогда говорит: «Это папа!» А так ей нравятся Бруно Марс, Дуа Липа, 50 Сента недавно ставили, она любит, когда качает. Вот включил Бигги — и ей понравилось. Она никогда не просит включить что-то конкретное, но, если за что-то цепляется, ее разносит.

— Как ей песни с этого альбома?

— А я не показывал. У меня и жена немного другие мои песни любит, ей нравятся «Моряк», «Бэнгер», последняя песня с Ваней Арустамовым. А про этот альбом она говорила, что слишком артовая и монотонная музыка.

— Получается, у вас нет фемили-чека, чтобы твоим обязательно зашло.

— Нет. Она может сказать: «Что это за фраза странная, что за звук сердца в ушах? Как он может быть там?» И я сперва пытаюсь объяснить, что это просто гениально, а потом сдаюсь и как будто обижаюсь. Потому что жду рядом такую йесвумен, но впоследствии понимаю, что меня это, наоборот, классно заряжает и осаживает. Появляется дополнительная жизнь: не останавливаться, пробовать и добиваться признания не только массовой аудитории, но и внутри семьи.

— На альбоме много разгонов о смерти. Почему ты столько о ней думаешь?

— Это началось еще на первых курсах. Возможно, тогда это была параноидальная штука. Я много болел в детстве, родился с патологиями, всегда думал, что родился сломанным. И такой механизм не может работать долго, счастливо и продуктивно. У меня был период, когда зазумливался на этом: стою на балконе и понимаю, что точно рано умру. Задаю себе вопрос: «Почему?» А у меня куча ответов с фактами: больной желудок, безрассудный образ жизни, так предрешено — значит, надо просто наслаждаться жизнью и угорать. 

В этом альбоме я поднимаю мысли того периода — хоть пяти-, хоть десятилетней давности, — потому что они годами во мне сидели. В какой-то момент начал заниматься с терапевтами разного уровня: у кого-то был огромный опыт, у кого-то более лайтовый. Перебрал несколько, и пара из них перевернула мое отношение к жизни и воспоминаниям. Как будто Луна повернулась стороной, которую я никогда до этого не видел. Если раньше я смотрел на детский тяжелый опыт как на что-то, чем горжусь, то сейчас понимаю, что эти больнички — это страшно и жестко. И на этом альбоме говорю скорее про себя маленького, того пацана, которого постоянно обследовали, резали и пичкали обезболивающими для операций. То, что я раньше воспринимал как геройство и приключения, на самом деле далеко не чилл.

Сейчас я говорю о смерти, не спекулируя на ней. Некоторые ужастики делают, чтобы люди полтора часа покрывались потом. Здесь не такая история. Альбом поэтому и называется «Веселая музыка». Есть же мнение обо мне, что я такой развлекательный рубаха-парень из соседнего двора, бэкстритбой, танцевальная музычка, все про любовь, соплю навертел на кулак — и пошел дальше хохотать. А здесь немного не так.

Еще почитал Ирвина Ялома «Вглядываясь в солнце». Это терапевт, который 50 лет принимает пациентов с вопросами о страхе смерти. Не могу сказать, что она мне сильно помогла, просто сделал вывод, что это абсолютно нормально. На альбоме я препарирую чувства, которые во мне мелькают. У меня впервые получается говорить о вещах, которые реально волнуют и неожиданно приходят на ум. Иногда циничные и страшные, от которых хочется отмахнуться, как от мрачного видения или сна, который ты не контролируешь. 

— Как на тебя влияли смерти близких людей? Взять лучшего друга, про которого песня «Будапешт».

— Она совершенно непроработанная и очень подростковая. Как Тимати когда-то записал песню про Ратмира «Мой брат». Невероятно крутая песня. И вот у меня в «Будапеште» очень естественные подростковые наивные чувства. Но, если говорить о том, чтобы во мне эти события фиксировались как в личности, это же полный стрем. Когда говорят, что вот кто-то пил водку и не пьянел, — это ведь пустословство. Потому что это шок, который невозможно описать или навесить на него ярлык. Появляется перманентный страх, который тянется за тобой.

— А Дима Нова?

— Я много думал о том, что эти две дружбы оказались удивительно похожими в плане привязанности друг к другу. Но реакции на потери были противоположными. Когда узнал новость про Диму, на следующий день оказался в кресле у терапевта — неспециально, просто так совпало. Там не было мусоленья, скорее сразу пришло доброе принятие. Уже повзрослевшее. Единственное, что их объединяет, — чувство неверы, заложенное в нас по дефолту, как будто человек просто куда-то уехал и ты его больше не увидишь. Дима был настолько лучезарным человеком, что нельзя позволить себе расклеиться и грустить. Как бы романтизированно это ни звучало, он этого не хотел. От него до сих пор исходит такая энергия, что нельзя расклеиваться. Его не хватает — и это заметно.

— В этом году умер Паша Техник. Какие эмоции у тебя вызвала эта новость?

— Мне жалко, что вокруг него было не так много людей, которые могли поддержать его в трезвой жизни. Вещества не дают человеку ничего нового, просто иксуют способности в обе стороны, гиперболизируют и хорошее, и плохое. Я не был близким другом Паши, но всегда получалось общаться с ним не как с клоуном. Мне был интересен человек, которого я слушал с 9-го класса. 

Хочу сказать: понятно, что Паше было очень тяжело и от трезвости, и от нетрезвости. Огромный слой боли и травм, о которых никто вообще не знал, а сам он не говорил. Думаю, все намного глубже, чем просто «Ооо, трезвый я никому не нужен, упорюсь-ка я». Это так не работает. И от этого ****** [очень] грустно. Смотрел видосы из рехаба, где он говорил, что впервые лет за пятнадцать трезвый. Я только познакомился с этими интересными мыслями, там был огромный потенциал прийти к рабочему состоянию. Жаль, что не хватало рядом людей, которые могли его обнять и вместе попереть наверх.

— Мы говорим о смерти последние 20 минут. Как гибель близких сказывается на твоем отношении к жизни?

— Некоторые банальности на самом деле правдивы: человеку точно нужен человек. Друг, подруга, кореш, жена, товарищ, отец, мама, брат — неважно. Нужен партнер, вместе с которым ты преследуешь позитивные цели. Вы друг друга питаете и укрепляете, идет взаимообмен. В супружеской паре вы вместе составляете двести процентов. И нормально, когда партнер себя сегодня ощущает на семьдесят процентов и просит тебя закрыть недостающие тридцать. И мне очень помогает жена — без шуток и ванили. Она поддерживает во мне любовь к жизни и долголетию, а я помогаю ей с любовью к моменту настоящему — мы друг друга прикрываем. 

— Это твой самый нерэперский альбом. Как так вышло?

— Во-первых, настроение. Сперва пишешь один тречок, потом другой — и от этого отталкиваешься. Тут меня потянуло совсем в другую, непривычную сторону. Это отражается и на том, что я сам слушаю: намного больше играют «Сироткин» и Zoloto сейчас. Нравится полнота и живость этой музыки, у Zoloto крутая форма выражения, где обычные жизненные ситуации миксуются с красивым художественным замыслом. И вот то, что я сам сделал сейчас, могло выйти и десять лет назад, если бы я не выбрал простой путь рэпа. Как будто я все это время притворялся рэпером. 

— Притворялся, но кажешься человеком, которому респектуют все в рэп-среде.

— Я люблю его слушать, всегда ценил грайм за энергию и боевой дух. У меня рэп ассоциируется с пацанством, вижу в нем не красоту, а брутальность, которая помогает быть круче. Я долго не мог понять того же Kizaru, пока не услышал у него напевы и прикольную игру с автотюном, тогда увидел в этом красоту.

Мой соус же всегда был в напевах, когда я могу очень секси спеть про «мы едем на „ламбо“». Но если говорить именно про рэп, мне всегда было неловко от бытовой искренности. Я очень люблю Скриптонита за это, он же может зачитать о том, что шел, споткнулся, зачитал, — у него это складывается в авторское кино.

— Параллельно с этим ты уместен на фитах с Клавой Кокой. В каком мире комфортнее?

— У меня с годами ушли предрассудки, сейчас я ко всему открыт. Неважно, Клава Кока это или кто-то другой. Раньше я слишком много заморачивался, а куплет Клаве записал фристайлом. И получилась хорошая песня. Единственное, что меня до сих пор беспокоит, — необходимость в таких случаях снимать большое количество рилсов* и сниппетов. Давно уже пора принять правила игры, где нужно заполнять собой каждую дырку, но для меня это многовато. 

Сейчас двигаюсь на чистой любви к музыке, поэтому и с рэперами не получается последнее время. Приезжал на студию к Big Baby Tape и Aarne, ****** [сильно] переживал, потому что мне нравится их слушать, но я не понимаю, как по-своему туда залететь. В итоге забил и мы просто круто провели время. Со Скрипом — то же самое. Мне нравится общаться с ними про музон и жизнь. А запись — это уже не так важно. Не жалею о фитах, но есть несколько песен, которые я изначально представлял по-другому.

— Например?

— С Ти-Фестом. Со Скрипом и Бастой тоже несколько песен видел иначе. Я как будто надевал чужие кеды, и сложно сказать, для кого стараюсь — слушателей, других артистов? Не понимал этого.

— У тебя есть песня, где ты как бы диссил самого себя: «Поешь для девок, ты забыл пацанов». Для кого ты поешь сейчас?

— Я правда не знаю. Для себя как будто. Слушаю песню «Пью вино» и думаю: вот где она играет? И просто вижу человека, который едет под дождем на тачке, пьет кофеек. Она не тусовочная, предназначенная для одинокого прослушивания. Прикол в том, что раньше я всегда делал для других и подстраивался под то, что им нравится.

— Этот подход — это про развитие артиста или про возможность, которая появляется, когда в активе уже есть набор огромных хитов?

— Это естественная вещь. У тебя есть пачка музыки, которая приносит деньги стримами и концертами. Ты долго работал на имя, а теперь оно начинает работать на тебя, есть возможность отпустить те самые предрассудки и записать альбом не для кого-то или чего-то. У меня нет импульса писать изначально коммерческие песни.

— «Федук — топовый артист без единого топ-альбома». Как относишься к такой реплике?

— Согласен с ней. И с этим альбомом изначально планировал другой подход. Поработать с бендом, позвать Антона Беляева и Салуки, сделать все очень жирно, чтобы это был тот самый мой альбом и можно было его на стенку повесить. И подумал, что это же большая беда — собираться писать свой самый большой и ******** [крутой] альбом. Что после этого делать вообще? Менять сферу деятельности? Может, это какое-то оправдание лени, но Рик Рубин писал, что есть талантливый человек, писавший трек несколько лет, и другой талантливый человек, который поработал над песней две минуты, и, если трек каждого выстрелит, они будут одинаково талантливы.

Весь мой путь — это бессознательное и самозванческое, я никогда не закладывал в выстрелившие песни идею сделать бэнгер. Это просто поток и привычный алгоритм: записал куплет в телефон, нашел бит, записал на студии, выпустил песню. Тогда был фан, а сейчас ты так или иначе начинаешь воспринимать все как работу. А выхлоп может быть неравносильным вложенным усилиям и деньгам, поэтому хочется идти в сторону арта и культурного роста.

Вот сейчас сняли клип на песню «Титаник» — это чисто моя инициатива, было важно проработать там отдельные события из жизни. Я не пытаюсь привлечь к себе внимание, а хочу приоткрыть нутро. Меня тянет на откровения.

— В какой момент решил, что не хочешь дальше притворяться рэпером?

— Когда рэперский путь начинался, там не было места для боли и чувств. А сейчас мне люди на полном серьезе пишут: «Че ты, продался? Песни для девочек строчишь, нашел нишу». Мне не хочется расстраивать людей, но рэп — музыка ********* [излишне говорливых], как говорил Шнур. Ты постоянно ************ [выпендриваешься], отовсюду идут диссы и выяснения отношений. Люди много на себя берут, кто-то трушный, кто-то до последнего играет в гангстера или, наоборот, страдальца. Рэп — это бесконечная игра. И когда к тебе прибегает уже настоящий волк, всем ***** [все равно], люди автоматически продолжают думать, что ты должен и дальше участвовать в этой игре.

— Ты как будто и корешей своих диссишь сейчас.

— У кого-то эта игра очень хорошо получается, я не вправе ограничивать их в рэп-гейме. Просто у меня другой путь. Когда знаешь внутряк, то понимаешь, что все уже не так однозначно. Я разделяю любовь к человеку и его музыке — и могу одновременно кайфовать и от одного, и от другого.

— Рэперов на альбоме нет, но есть «Синекдоха Монток». Как он там оказался?

— Мы познакомились и начали общаться на одном киношном проекте. Я вдохновился его музыкой, она показалась глубокой и чувственной, она про динамику эмоций, а не слова. И он так искусно ее препарирует, что восхищаюсь этим. У меня впервые появилось желание встретиться с человеком на студии и просто что-то поделать — без цели обязательно записать песню. Но написали вот такую, есть еще зарисовки. Раньше мне нравилось находиться в кругу крутых модных рэперов, а сейчас интереснее с людьми из искусства.

— На альбоме ты читаешь: «Далеко не поэт, может, около». Не кажется, что это игривое принижение себя?

— Так я не поэт. На нашей сцене достаточно классных стихоплетов, я себя уютнее чувствую в мелодиях, там у меня больше способностей. Про силу слова такого сказать не могу. 

Я в целом много сомневаюсь в себе: в музыке, отцовстве, супружеской жизни. Мне это помогает совершенствоваться и быть лучше. Мне интересен путь к самодовольству. Когда ты достигаешь его — это вышка, с которой падаешь в пропасть. Пусть лучше у меня будет долгий путь всю жизнь, а не это падение. 

— Какие стихоплеты тебе нравятся?

— Нравится текстовый расклад у Френдли Тага, он очень растет. Джон Гарик — откровение для меня. В плане поэтического свэга — Тейп. Очень нравится Zoloto в плане работы с текстом.

— По мелодиям кто запоминается?

— Катиков. У Андрюхи сумасшедшая наслушанность, он супермузыкальный парень. У Мартина интересные вайбы, будто чуть-чуть Imagine Dragons. Dose интересно ищет мотивы в своих песнях. Такой у меня топ в этом году.

— Кто делал музыку на трек «Меланхолия»? Сильно выделяется на альбоме.

— Сережа и Максим из «Сироткина», Саша Хьюман добавил последние штришки вместе с Ромой Волозневым, который весь альбом продюсировал. Мы с ним перед Новым годом встретились и решили покэмпить просто в городе, никуда не уезжали, позвали музыкантов и написали за пару дней пять демок. Сперва не понимал, что с ними делать, но мне нравился вайбец — и стал лупить треки один за другим. За лето собрали альбом. Это был творческий поток, не подходили к записи структурно: «Давай тут грустного добавим, а тут веселого». Естественным путем откатились в более простую форму. 

— Ты в начале разговора говорил, что Саша может критиковать твои песни, когда тебе хотелось бы слышать что-то йесвуменовское. А бывало наоборот, когда рядом йесмены, а ты потом понимаешь, что лучше бы кто-то покритиковал тогда?

— Я уже лет пять не показываю никому свою музыку, как будто боюсь осуждения. Есть Гриша OG Buda, но я понимаю, что он сейчас варится в другом котле, пусть у него и классная наслушанность, не только рэпчик, но и инди, и драм-н-бейс, что угодно вообще. Но даже ему с осторожностью что-то кидаю. А когда он присылает песни, я начал говорить: «Братан, я бы и хотел кайфануть, но не слушаю сейчас такую музыку». Этот альбом скинул в финальном виде паре состоявшихся музыкантов из разных стильков.

— Как ты их критику воспринимаешь?

— С пониманием. Условно, этот человек — образованный музыкант, для него мой альбом может показаться чем-то простеньким, какие-то вещи он бы там поменял. Но я же хочу по-своему сделать. Если услышу правду в критике для своих ушей, то воспользуюсь ей. Бывает, что человек настолько включается в процесс, что получается как с Андреем Катиковым: только глухой не поймет, что наша песня была от и до спродюсирована Андреем, а мне было интересно примерить на себя его вельветовый пиджачок. Получил много фидбэка от другой аудитории — это было интересно.

Это не значит, что теперь мне надо писать целый альбом с Андреем. Мне нравится, что я тут посвистел, там пофонил, тут рэпчик уронил. Я завидую Хаски, Скриптониту и другим артистам с целостным ядром стиля. Мне Скрип, наоборот, говорит: «Братан, так ******* [круто], что ты можешь и спеть, и зачитать, и покрякать». Сейчас оцениваю себя как хорошего музыканта, но понимаю, что во многом я работаю по верхам — но в этом и есть стилек. 

На этом альбоме я больше пою, где-то не факт, что красиво, что-то почитываю — все на своих местах. Думаю, в творчестве я иду по нарастающей, стремлюсь к свободной форме и не менее предсказуемым вещам.

— Ты говоришь, что это не тот альбом, который ты хочешь повесить на стенку. А такой альбом тебе нужен или это должен быть вечный мираж?

— Надо двигаться вперед с этим альбомом на удочке, на которую перед тобой нацепили кусочек того, что ты очень хочешь съесть. Буду продолжать двигаться таким образом.

— Мы говорили с тобой пять лет назад, тогда ты боялся в 50 лет кататься по корпоратам с «Розовым вином». Чего боишься сейчас?

— Остаться одному. Об этом и весь альбом.

— А в 50 лет как себя видишь?

— Хотелось бы не терять такого отношения к жизни и всплески дофамина. Я люблю кайфовать от маленьких вещей. И хочется продолжать делать музыку… Слушай, но это такая шаблонная штука, все эти «продолжения себя», «передавать знания» и так далее. Можно кого-то по чуть-чуть направлять. Но мне кажется, я до старости буду чувствовать себя самозванцем и что я не имею никакого права учить других людей.

— Так может, хорошая цель — перестать чувствовать себя самозванцем?

— Посмотрим. Может, внутри одно за другое хватается: вот ты выправил одну штучку, сразу зафонит другая? Сейчас я нахожусь в хорошем моменте, чувствую силу в недостатках. Скромность — это хорошо.

*  Instagram принадлежит Meta, признанной в России экстремистской организацией, ее деятельность в стране запрещена.