Про уродов и людей: тайные смыслы «Франкенштейна» Мэри Шелли и Гильермо дель Торо

В 1816 году, в «год без лета», когда Европу накрыла аномально холодная погода, Мэри Шелли (тогда еще Годвин) вместе со своим возлюбленным Перси Биши Шелли отправилась на швейцарскую виллу лорда Джорджа Байрона. Компанию им составили сам поэт, врач Джон Полидори и сводная сестра Клара Мэри Джейн Клэрмонт, на тот момент возлюбленная Байрона. Молодые люди были вынуждены коротать промозглые вечера за чтением жутких немецких рассказов, и, чтобы развлечься, они устроили конкурс на сочинение самой страшной истории. В ту ночь Джон Полидори разовьет идею Байрона о загадочном аристократе, скрывающем свою вампирскую сущность, в повести «Вампир», а Мэри Годвин приснится «бледный адепт тайных наук», стоящий на коленях перед своим уродливым творением — монстром, собранным из разных тел. Так родится «Франкенштейн, или Современный Прометей», когда писательнице будет всего лишь восемнадцать лет. Впервые роман опубликуют в 1818 году, только спустя пять лет «Франкенштейн» выйдет под именем Мэри Шелли, а в 1831 году — с обновленным текстом и обширным предисловием, из которого мы и знаем эту историю.

Мэри Шелли — удивительная женщина из не менее удивительной семьи. Ее отцом был журналист, писатель, один из основателей либеральной политической философии и анархизма Уильям Годвин, а матерью — писательница, философ, феминистка Мэри Уолстонкрафт, чье эссе «В защиту прав женщин» (1792) заложило основу для последующих женских движений. По злой иронии Уолстонкрафт, выступающая против института брака и за либерализацию женщин, умерла от главного женского проклятия — родильной горячки, поэтому Мэри свою мать не знала. Когда девочке было четыре года, Годвин женился на Мэри Джейн Виал Клэрмонт — тоже писательнице, издательнице и неординарной женщине. И хотя отношения в семье были натянутые, обстановка там царила исключительно интеллигентная, и девочка получила блестящее прогрессивное образование: увлекалась сочинительством, была хорошо начитанна и проявляла интерес к естественным наукам.

Дочь анархиста Мэри Годвин сама отрицала традиции и иерархии. С будущим мужем она познакомилась в шестнадцать лет, когда тот, будучи поклонником отца Мэри, навестил его дом в 1814 году. Перси на тот момент уже имел репутацию мятежного писателя-атеиста.

Они поженились только несколько лет спустя, когда первая жена поэта Гарриет покончила с собой, а Мэри уже пережила смерть первенца и растила сына Уильяма. 

Брак был такой же неоднозначный, как и все персонажи этой истории. Их объединяла большая любовь к литературе, философии и друг к другу — Перси стал первым редактором «Франкенштейна» и написал предисловие к изданию 1818 года. Но пара жила безденежно, а Перси увлекался то другими женщинами (даже сводной сестрой Кларой), то алкоголем. После трагичной гибели мужа в 1822 году Мэри хранила его сердце у себя в ящике письменного стола, а свою жизнь посвятила сохранению его творческого наследия. 

Из-за этого талант Мэри Шелли при жизни был недооценен: ее знали как автора «Франкенштейна», но уважали как жену Перси Биши Шелли. Вскоре после смерти в 1851 году труды писательницы забыли. Поэтому, несмотря на то что «Франкенштейн» неоднократно экранизировался уже с 1931 года, о самой Мэри мало кто что знал вплоть до 1970-х, когда в феминистских научных кругах вспыхнул интерес к забытым женщинам прошлого, а в массовых — к научной фантастике. Теперь «Франкенштейн» — одна из самых экранизируемых книг в истории, а Создание — неотъемлемый персонаж поп-культуры.

Режиссер называет роман своей библией с тех пор, как прочитал его в десять лет. Его поразило, что Создание состоит из разных частей тел, и заставило задуматься о логике этого творения: в оригинальном тексте и экранизациях процесс творчества опускался. В 2017 году вышло издание «Франкенштейна» с обширным предисловием Гильермо дель Торо, в котором он назвал его «панковским произведением, бросающим вызов общественности», саму Мэри Шелли — величайшим тинейджером в истории, чьи переживания до сих пор продолжают откликаться даже во взрослых. «Существо, подобно волку Святого Франциска, скитается по миру, встречая преимущественно зло и ненависть, познавая ярость и боль. Он становится ожесточенным и одиноким. И я в десять лет, сидя в уютном пригородном доме, чувствовал то же самое», — пишет режиссер.

Он задумал экранизацию после выхода «Багрового пика» еще в 2015 году. «Мы не хотели, чтобы он казался жертвой несчастного случая», — сказал дель Торо, имея в виду скульптора Майка Хилла, еще одного поклонника «Франкенштейна» и автора монстров в фильмах режиссера. «Мы хотели, чтобы он обладал чистотой и наивностью, почти как новорожденная душа, и желали проследить его путь от чистого листа до бытия человека, действующего по принципу „я мыслю, следовательно, существую“», — добавил дель Торо. По его словам, прежде всего ему хотелось не создать страшного монстра, а «сделать так, чтобы это было похоже на прекрасное произведение искусства, созданное вручную». Роль произведения искусства сначала досталась Эндрю Гарфилду, но он выбыл из проекта из-за несоответствия графика съемок. Так Созданием стал Джейкоб Элорди — и мы узнали, что он не только перфомативный босс, но и многогранный актер.

В 1980 году, когда литературоведы и феминистки только добирались до «Франкенштейна», деконструктивист и психоаналитик Барбара Джонсон написала о Мэри Шелли «My Monster/My Self» для коллоквиума, посвященного творчеству Жака Деррида. Джонсон увидела в монстре аллегорию на Другого, отражающего страхи и конфликты общества и самого человека. А в самом романе — критику культурных и социальных структур, которые создают Другого, но в то же время и исключают его. В этом контексте «Франкенштейн» исследует вопросы власти, идентичности и исключении — вещей, отражающих опыт женщин в патриархальных обществах. 

Монстр, покинутый своим создателем, — это аллегория на саму Мэри Шелли. Роман писала семнадцатилетняя девочка-подросток, только что позорно сбежавшая из дома с талантливым, но непутевым поэтом-алкоголиком, который мало того что женат, так еще и волочится за ее сводной сестрой. Отец, которого девушка глубоко уважала, был шокирован побегом дочери и еще несколько лет отказывался с ней общаться, матери же она никогда не знала. Первый ребенок Мэри умер, и она была заперта в холодном доме с тремя стихоплетами-выскочками.

К моменту переиздания «Франкенштейна» в 1831 году Мэри Шелли переживала страшное одиночество: почти никого из участников предисловия и близких уже не было в живых. Ее сестра Фанни Годвин покончила с собой еще в 1816 году. Чуть позже то же самое сделал и Джон Полидори, а в 1824 году погиб лорд Байрон. Второго ребенка, сына Уильяма, забрала малярия в возрасте трех лет, годовалая дочь Клары умерла от дизентерии, а в год смерти мужа у Мэри случился выкидыш, от которого чуть не умерла она сама. Из всех детей выжил только сын Перси Флоренс, рожденный в 1819 году. «В двадцать шесть лет я нахожусь в состоянии пожилого человека: все мои старые друзья ушли… и мое сердце сжимается, когда я думаю о том, как мало у меня связей с миром…» — писала Шелли в своих дневниках. 

Трагедия Виктора Франкенштейна и Существа — трагедия Создателя, покинувшего свое Создание и обрекающего его на лишенную смысла жизнь, одиночество и нелюбовь. «Неестественная природа Существа определяется его происхождением — богом, давшим ему жизнь, — поскольку Виктор присваивает себе не только божественную функцию, но и функцию соития. Виктор бездетен и одинок, когда создает Существо, и их последняя встреча замыкает круг: они наконец встречаются в пустынном замерзшем ландшафте, который служит идеальными подмостками для диалога между безжизненным Богом и покинутым Человеком», — пишет Гильермо дель Торо в предисловии к роману.

С феминистской точки зрения способность к деторождению — главная причина, по которой мужчины до сих пор контролируют женщин, ограничивая их тела и репродуктивные права. Этот вопрос занимает важное место в феминистской биоэтике: если воспроизводить население смогут не только женщины, это принесет им свободу или еще большее закрепощение? Как мужчины будут распоряжаться этой способностью? «Технология искусственной матки — разработанная по большей части мужчинами — позволит женщинам стать не более чем поставщицами половых клеток, такими же отстраненными от своих созревающих младенцев, как и мужчины», — пишет об эктогенезе журналистка The Guardian Дженни Климан в книге «Секс без людей, мясо без животных» (2020). Она размышляет: такое равное отстранение от плода может выстроить между родителями равноправные отношения и в то же время исключить женщин из процесса воспроизводства вообще.

У Мэри Шелли и Гильермо дель Торо способность к деторождению в руках мужчины приводит к тому, что Виктор не справляется с родительской ответственностью за свое чадо. В тиктоке шутят, что ученый столкнулся с постродовой депрессией: он много-много лет искал способы воскрешать мертвые тела, пережил тысячи неудачных попыток, собирал творение буквально по кусочкам, но оказался не готов к тому, что его Существо действительно оживет, заговорит и обретет отдельное от Виктора сознание. Неслучайно в романе, перевозбужденный от «родовых мук», он ложится спать и делает вид, что ничего не произошло. Поэтому горе-творец так хотел избавиться от Существа: его глубоко напугало то, что он сотворил. 

Мэри Шелли не оставляет Виктору и Созданию шанса на прощение: первый умирает во льдах, ненавидя свое творение, а второй ищет спасения в смерти. Франкенштейна целиком определяла семья, богатство и среда, в которой он сформировался. Дель Торо, наградив Виктора еще и поколенческой травмой, только усугубил этот эффект. Он поставил ученого в позицию жертвы обстоятельств, не желающей брать ответственность ни за себя, ни за созданную им жизнь. Но финал кажется глубоко оптимистичным.

Главный фокус всех экранизаций романа — это история фанатичного ученого, чьи неконтролируемые амбиции и игра в Бога привели к катастрофе. Восемнадцатилетняя девочка-подросток предвосхитила научную этику, призывающую ученых нести ответственность за свои открытия. Окончательно она сформировалась только в XX веке во время Нюрнбергского процесса, когда мировой общественности нужно было решить, что же делать с нацистскими врачами, проводившими эксперименты на людях. 

Философ-экзистенциалист Ханс Йонас называл это «проблемой ответственности». По его мнению, в век технологического прогресса, когда человек способен подчинять себе природу и даже человеческую жизнь, этически необходимо учитывать последствия своих действий не только для современников, но и для будущих поколений. От утверждал, что любое технологическое творение должен сопровождать страх глобальных последствий. 

Обвинения в создании разного рода чудовищ звучали и в адрес Оппенгеймера, и даже одного из создателей оральных контрацептивов Грегори Гудвина Пинкуса в 1960-х. Современному же «Франкенштейну» — современные трактовки: многие усмотрели метафору ИИ. Нейросети — такая же оживленная материя, которая, подобно новорожденному Существу, только обретает сознание и вокабуляр, но уже несет угрозу человечеству. Режиссер, правда, эту версию опроверг: «Это так не задумывалось. Безусловно, мы живем во времена ужаса и запугивания, и одна из самых важных задач — сохранить понимание человечности, когда все становится биполярным. Фильм пытается показать несовершенных персонажей и отстоять наше право оставаться несовершенными и понимать друг друга в самых тяжелых обстоятельствах», — поделился дель Торо. И добавил: «Я не боюсь искусственного интеллекта. Я боюсь человеческой глупости».

Женщины у Гильермо дель Торо не первый раз обращают внимание на нелюдей-аутсайдеров, выпавших из социальной иерархии по причине своей инаковости. Об этом была «Форма воды», где немая женщина находит родственную душу в таком же безмолвном человеке-амфибии. А во «Франкенштейне» именно Элизабет, единственная агентная женщина во всем фильме, распознает в творении Франкенштейна не уродливого мертвеца, а новорожденное и чистое существо. 

Как отмечает видеоэссеистка Princess Weekes, истории о женщинах, вступающих в связи с антропоморфными и не только существами, прошли путь от назидательных притч о покорстве и принятии животной природы своих мужчин до массового кинка — теперь все хотят «быть монстрами вместе с кем-то». Современная поп-культура крайне индивидуалистская: она культивирует разных отщепенцев, аутсайдеров и монстров, с которыми зрителям хочется себя ассоциировать. Для женщин жанры вроде дарк-фэнтези и монстр-романтики становятся еще и power fantasy — фантазией получить власть в ситуациях, когда они чувствуют себя бессильными. В этом случае монстры все еще опасны, но, благодаря своей инаковости, могут обладать качествами, которых обычно недостает женщинам в их партнерах: чуткостью, нежностью и преданностью. Недаром по соцсетям так широко разошелся отрывок, в котором новорожденное Существо дарит Элизабет все, что у него было, — пожелтевший листок. «Девушкам не нужны цветы, им нужен листочек и взгляд, полный взаимного притяжения и ощущения связи», — пишут в твиттере.

«Роман Мэри Шелли устроен очень любопытно: это вложенные друг в друга рассказы трех мужчин: моряка Уолтона, Виктора и, наконец, Создания. Но если присмотреться, то снаружи и внутри этой „матрешки“ есть две женщины — сестра, которой Уолтон пишет свои письма, и турчанка Сафия, которую Создание встречает в самом центре романа. Голос этих женщин мы не слышим — и это метафора, которую Мэри Шелли, дочь первой феминистки, явно заложила в роман не просто так. По злой иронии этих двух героинь режиссеры экранизаций (чаще всего мужчины) без раздумий выкидывают из истории.

Но история Сафии дает важный намек на то, что „Франкенштейна“ можно читать как аллегорический роман о Великой Французской революции. Дело в том, что ее отец арестован в Париже при загадочных обстоятельствах, которых Шелли не раскрывает. Но ее современникам не нужно было напоминать, что случилось во Франции в конце XVIII века, когда происходит действие книги. Там шли массовые аресты роялистов — вероятнее всего, несчастный турок просто имел неосторожность контактировать с аристократами и попал под горячую руку.

Эта маленькая деталь не просто „пасхальное яйцо“ для понимающих. Мэри Шелли родилась на самом исходе революции, но вот ее мать, Мэри Уолстонкрафт, сама отправилась во Францию, чтобы наблюдать своими глазами борьбу за свободу, равенство и братство. Она, как и многие европейские интеллектуалы того времени, симпатизировала революционерам-республиканцам, но была шокирована, когда вскоре после свержения монархии якобинцы перешли к жестокому террору. Это двойственное отношение разделяли и представители следующего поколения. 

Есть в романе и другие намеки на эту тему, непонятные для нас, но очевидные для современников Шелли. К примеру, она отправляет Виктора учиться не куда-нибудь, а в баварский городок Ингольштадт. Именно там во второй половине XVIII века появилось тайное Общество иллюминатов, мечтавших о борьбе с монархией и просвещении масс. Именно иллюминатов некоторые критики считали ответственными за французский революционный террор. Ультраконсервативный мыслитель Огюстен Барюэль прямо говорил, что иллюминаты в Ингольштадте создали чудовищную (monstrous!) сущность, которая в итоге принесла Франции столько несчастий. Именно труды Барюэля во время медового месяца Перси Шелли читал вслух своей возлюбленной, такие уж они были люди. Может, именно эту метафору она и превратила в буквального монстра, к которому относилась со смесью сочувствия и ужаса — как и к интеллектуалам, устроившим во Франции кровопролитие во имя свободы, равенства и братства».