Спектакль заряжен на успех тем, что в большинстве своем публика, выросшая на сказках Чуковского, знает его только как автора «Мойдодыра» и «Мухи-Цокотухи». Драматург и режиссер Савва Савельев обращается и к другим фактам из биографии Корнея Ивановича: как он подвергался гонениям со стороны Крупской за «Крокодила» и был вынужден отречься от сказок; как писал их для своих детей, но пережил смерть любимой 11-летней дочери Муры; как переводил стихи американского поэта Уолта Уитмена, был литературным критиком и дружил с Ахматовой, Маяковским и Блоком. Спектакль Театра Ермоловой — это целый вихрь воспоминаний, быстро погружающий публику в контекст событий и противоречий жизни писателя.
Можно представить, какие задачи перед собой и актерами ставил режиссер. Савельев очевидно стремился создать артхаусный байопик о главном детском поэте страны, где сказка смешалась с былью, репрессии — с беззаботностью Лимпопо, а судьбы счастливых детей, выросших на произведениях Чуковского, — с жизнями его собственных дочерей и сыновей (троих из них отец похоронил). Получилось же нечто другое.
Действие начинается в больнице. Здесь среди прочих пациентов обнаруживается и носатый Корнейчуков (Данила Козловский в утрированной маске). Пациенты болтают о всякой ерунде, пьют кефир, смотрят «Веселую карусель» (первый выпуск вышел как раз в 1969-м — в год смерти Корнея Ивановича). Сюда же приходит женщина с варениками, и в ней писатель вдруг узнает умершую в детстве дочь — с этого и начинается психоделический трип по ухабам старческого делирия.
Случается парад трубочистов, пожарных, докторов и пионеров, прославляющих сказочника, отчего он впадает в истерику: остаться в памяти только лишь сочинителем сказок Чуковский никак не хочет. После этого пространство больницы вскрывается, и открывается глубина сцены, а там — цветные миры прекрасной Африки и СНТ «Лимпопо». Звери тут решают насущные вопросы: как из болота тащить бегемота и как Муху-Цокотуху излечить от панических атак.
За костюмы отвечала Виктория Севрюкова, в связи с чем рассматривать антилоп, обезьян, свиней и мух — особое удовольствие. Сценографию сочинял Филипп Шейн, ее изучать тоже любопытно: уж очень она напоминает миры недавно ушедшего великого Роберта Уилсона. Как результат, на фоне красивого задника актеры (многие из них, например Наталья Горбас, в других работах бывают удивительно хороши) в прекрасных костюмах существуют размашисто и утрированно, а в памяти начинают всплывать травмирующие спектакли для детей. Подобная условность могла бы стать ходом, но для того, чтобы он работал, нужен контрапункт, остраняющий происходящее и переводящий его в иной регистр. Единственный, кто пытается этим контрапунктом стать, — Данила Козловский.
На протяжении трех часов Козловский находится на сцене: то в маске и с пластикой старика, то «молодеет» и искрит энергией. Чуковского он представляет таким противоречивым, каким, судя по всему, тот и был: человеком большой культуры, разносторонним, добрым, обидчивым и в чем-то сумасбродным, очень любящим своих детей, но не всегда находящим с ними общий язык. Писателем, поддерживающим репрессированных и написавшим «Тараканище», но вынужденным идти на определенные компромиссы с властью.
Роль Чуковского — это вызов для Козловского и его стейтмент. В ней виден весь его возможный актерский диапазон: от карикатурного старика в стилистике комедии дель арте, до трагического артиста, каким, как мы знаем, он может быть. Но не в этот раз. Моменты в пьесе, которые должны становиться опорой Козловскому для ухода в трагедию, на деле вызывают лишь неловкость. Так Чуковский встречается с Ахматовой, Блоком и Маяковским. В той же карикатурной стилистике они наперебой читают свои стихи: «Муж в могиле, сын в тюрьме, помолитесь обо мне».
Если эта сцена нацелена отразить трагедию Чуковского, которому, чтобы рассказать о масштабе своей личности, приходится пользоваться словами другого поэта, то эта мысль теряется в череде других необязательных сцен. Той же необязательностью и чуждостью веет и от музыки: по какой-то причине музыканты исполняют композиции группы Terelya.
Сцены встреч с поэтами и животными перемежаются сценами разговоров с детьми: например, с Николаем Чуковским, вступившим наперекор отцу во все возможные государственные союзы, или с Борисом, трагически погибшим во время войны. Но главный диалог всего спектакля происходит у Чуковского с Мурой: она была младшей дочерью Корнея Ивановича, очень поэтически одаренной, по мнению отца. Смириться с ее потерей писатель так и не смог.
Кислотное роуд-муви завершается мрачным хеппи-эндом: Чуковскому удается найти женщину с варениками — то есть где-то в райском СНТ «Лимпопо» наконец обрести потерянную дочь.
